7-го апреля [н.ст.] мне исполнилось 70 лет. Кажется, возраст достаточно преклонный, но я совершенно не чувствую своих лет. Иван Петрович всегда говорил, что стал чувствовать некоторую усталость лишь с 65 лет, а я пока и в 70 лет ее не чувствую, и больше чем в молодые годы (только не в жару и духоту) могу работать. А работы много, помимо умственной, порядочно и физической, совершенно для меня непривычной. Сама себе готовлю и держу в чистоте довольно большую квартиру. Только самой грязной работы не делаю.
;void(0);)
Мария Капитоновна Петрова
Публикуется впервые
Кое-как в одну ночь я разыскала 143 работы, потом, когда уже он уехал, нашла еще 9, а остальные, их у меня до 200, не могла найти из-за царившего сумбура в работах, благодаря постоянно меняющимся домработницам (часть которых была мобилизована на работы) и которые зачастую (при надобности) ни с чем, не считаясь жгли их в печке. Сколько работ имеется без начала или конца, главным образом, экспериментально-клинические работы, проделанные в поликлинике по болезням пищеварения, где я заведовала научной частью. А жаль, так как они были проделаны на огромном числе больных. (И один обширный учебник с предисловием Ивана Петровича Павлова). В мае 1944 года мне из Москвы из Наркомздрава прислали извещение о необходимости прислать личную карточку и фотографическую (но без головного убора). Из Академии требуемое послали, так как впопыхах наш Ученый секретарь, не зная, увез в Москву карточки в головном уборе, какие имелись в Академии. А мне это жаль. Я не честолюбива, но жить в то время, когда тебя всю обокрали и перепортили все белье, без обуви, чулок, теплых вещей, трудно без лимита (которого я, не получив звания Заслуженного деятеля науки, не имею), а то, что дается по литере В для меня совершенно неприемлемо, и я все отдаю нуждающимся, а покупать, тратить безумные деньги на обувь и одежду я не могу. У меня на это денег не хватает, так как все, что получается сверх нормы, я предпочитаю отдать в фонд обороны для скорейшего освобождения нашей родины от ненавистных захватчиков, сеющих повсюду так много горя и страданий. Из-за отсутствия теплых вещей я не поехала с докладом в Москву на конференцию, устраиваемую в память Ивана Петровича Павлова в марте.
В день моего 70-летнего юбилея Физиологический институт Академии наук очень тепло меня приветствовали с цветами. Колтуши также преподнесли прекрасный адрес (который подписали все, кроме 3 Павловых) с приложением живности: 1 кг телятины, 1 кг чудесного творогу, немного зеленого лука. Приветствовал Лен. филиал ВИЭМ во главе с директором Мусаэляном и его заместителем. Все это происходило в моей маленькой кухне. Конечно, не оставил своим вниманием и приехавший из Москвы мой любимый Леон Абгарович. Надо сказать, что кроме медали «За оборону Ленинграда» я, по представлению директора Лен. филиала. ВИЭМ Мусаэляна, получила еще орден «Знак Почета», так что совершенно неожиданно для себя стала дважды орденоносцем. Получила 63 телеграммы из Москвы от Президиума Академии наук и отдельно от академиков, от Наркомздрава, Университета и т.д., массу писем, некоторые из них тронули меня своей теплотой, не получила я никаких приветствий только от своих прежних «друзей», учеников Ивана Петровича, «его наследников», которых я описывала вначале. Но самой большой радостью для меня было, когда я узнала о присуждении мне Президиумом Академии наук Сталинской премии. Иван Петрович незадолго до смерти собирался представить меня к Нобелевской премии за мои экспериментальные неврозы, но осуществить это ему не удалось. Зато я получила Государственную премию его имени, а теперь мне присуждена Сталинская. В декабре 1943 года я получила премию из Академии от академика Байкова, а также и в 1944 году из Москвы. Сталинская премия для меня большая гордость. Я мечтаю о скорейшем ее получении. Хочу опять отдать ее в фонд Главного командования на постройку самолета «Физиолог Иван Павлов».
Иван Петрович всегда восхищался завоеваниями Советской наукой воздушных пространств и, считая своим гражданским долгом непременно испытать это на себе, в 1925 году перелетел из Стокгольма в Гельсингфорс. Мне, почему-то кажется, и я об этом уже давно, больше полгода тому назад говорю, что к Великому Октябрю война закончится, и наш могучий полководец вместе со своей чудесной Красной Армией сделает нам этот самый дорогой для всех людей подарок. Ведь прямо неслыханные чудеса творит он со своими богатырями – командирами, офицерами и бойцами всех родов оружия. Необычайной радостью, благодарностью и благоговением к участникам побед наполняется сердце, слушая приказы Сталина. Белоруссия почти целиком освобождена, Витебск, Минск, Бобруйск, а теперь еще и Литва – освобожден город Вильно. Прямо как сказочный богатырь шагает наш советский воин, сметая на своем пути все преграды, казалось бы несокрушимые. Нет, конечно, это мог сделать только наш свободный советский народ – народ герой, возглавляемый таким же единственным в мире полководцем.
Я уже писала, что академик Н.С. Державин обратился ко мне с просьбой дать статью о работе ленинградских физиологов в дни блокады для отправки ее в Америку. Я сообщила, что могу говорить только о работах Физиологического института Академии наук (так как отдав свой телефон на нужды Красной Армии, я ни с кем из физиологов не могу снестись). Он согласился на это, но в это время я заболела тяжелой межреберной невралгией, что затрудняло долгое продумывание и писание кратких рефератов моих исполненных за это время 12 экспериментальных работ, и потому вместо просимых им 8 печатных страниц написала вдвое больше. Ввиду того, что данная статья не укладывалась в назначенные ей рамки, я просила Державина самому сократить ее и выкинуть из нее все то, что покажется ему лишним, так как сама в настоящее время сокращать ее уже не могу по своему болезненному состоянию. Оказывается, он не выкинул из нее ни одного слова и целиком, в переводе на английский язык, отправил ее в Америку. Об этом он сообщил в своем письме и обещал прислать мне брошюру с речами Второго антифашистского митинга ученых. Я была очень довольна, что он не сократил моей статьи и поблагодарила за его намерение прислать мне вышеуказанную брошюру, так как я сама являюсь самой ярой антифашисткой. Брошюру получила и вскоре после этого со мною по поручению Державина говорили по телефону из Москвы с просьбой непременно выступить от Ленинградских ученых на 3-м антифашистском митинге.
Я охотно приняла это предложение, хотя в такой роли я еще никогда не выступала, кроме 18.VI , на которое был назначен митинг. Меня просили приехать еще 9. VI на собрание антифашистских ученых. Я не обещала этого ввиду того, что со дня на день ожидался приезд Л.А. Орбели, с которым надо было переговорить. Леон Абгарович запоздал, приехав только 14.VI, а 15-го я уже должна была выезжать в Москву. Наш добрый шеф не мог себе представить, как я одна поеду в Москву, давно не бывая там. Он был этим очень озадачен и обеспокоен. Я, правда, не бывая в Москве 5 лет, не знала истинного положения дела, думала взять такси и поехать в гостиницу, так как своих старых друзей еще по Тифлису, у которых я большей частью останавливалась, я за последнее время потеряла из виду и не знала, в Москве ли они. Опять я не могу без чувства самой глубокой благодарности и преданности вспомнить Леона Абгаровича за ту заботу, которую этот сверх головы занятой человек проявил ко мне. Помимо того, что он с некоторыми своими сотрудниками приехал проводить меня, но заранее дал телеграмму-молнию, чтобы меня встретили и помогли бы устроиться. Дал мне телефон его помощника в Москве для машины. Переговорил об этом с И. Н. Зубовым и академиком А.Ф. Иоффе, которые ехали со мной, в случае, если меня не встретят, чтобы они привезли меня на своей машине в гостиницу. Его труды не пропали даром, меня на вокзале встретили, да еще с собакой беглой, случайно пойманной на дороге, и, которая тотчас же влезла ко мне на колени и, когда приехали, ни за что не хотела покидать своего места. Встретившие меня все время проявляли ко мне самую трогательную заботу, особенно это относится к сотруднице Леона Абгаровича по Академии наук В. Балакшиной (Айрапетьянц). Меня хорошо устроили и в смысле помещения и питания, а также способов передвижения (всегда, когда нужно, к моим услугам была машина).
По просьбе сотрудников Леона Абгаровича я у него, в его Московском Биоотделении Академии наук, сделала сообщение о научных достижениях последних лет в области патологии высшей нервной деятельности. Какой у него чудесный сплоченный коллектив во главе с профессором Франком*, какие там милые приветливые люди, какая приятная атмосфера царит там. Познакомив с лабораторией, они окружили меня цветами и многие из них также с цветами провожали меня на вокзал, когда я уезжала в Ленинград. Антифашистским митингом ученых я тоже осталась очень довольна. Мне было приятно встретить на нем после долгой разлуки некоторых друзей. Кроме того, многим из них понравилась моя речь по крайней мере они, а также академики украинской и белорусской Академий наук выражали мне свое удовольствие по поводу зачитанного мною доклада. Правда, я вообще говорю громко и была в ударе, так как я ярая антифашистка и очень люблю и горжусь Сталиным, и потому я своим чтением выражала свои чувства, вероятно, это-то и произвело впечатление. Правда, мне несколько сократили и несколько изменили место, где говорилось об Иване Петровиче.
Иван Петрович, будучи заграницей, на вопрос о нашем политическом и вообще всяком положении сказал спрашивающим его об этом: «У нас все будет хорошо, потому что во главе стоит Стальной человек». В 1935 году, в свою последнюю поездку заграницу перед Всемирным физиологическим конгрессом, он по дороге в Англию, чтобы очень не утомляться после болезни, остановился в Риге (вместе со своим сыном Владимиром Ивановичем) у одного партийца. Когда разговор коснулся политического положения нашего Советского Союза, он сказал: «Счастье Вашей партии и нашей родины, что во главе у нас стоит именно Сталин». Иван Петрович по своей привычке приходить ко мне на другой день своего возвращения из-за границы, рассказывая обо всем, коснулся и этого. Сейчас Владимир Иванович подтвердил это, сказав, что это было мною записано буквально слово в слово, так как он сам присутствовал при этом разговоре. По приезде из Москвы я получила ряд писем от знакомых, выражающих удовольствие по поводу моего выступления по радио на 3-м антифашистском митинге ученых. Все нужные сведения мне дал корреспондент из Совинформбюро Ив. Ив. Бондаренко, очень милый человек.
Привожу текст доклада, как будто самого обычного и естественного, но почему-то очень понравившегося всем.
Товарищи!
Я, ленинградский терапевт-физиолог, ученица Ивана Петровича Павлова, проработавшая вместе с ним 25 лет, с 1910 года и до самой смерти замечательного русского патриота, творца учения об условных рефлексах. Продолжая труды учителя я все время развивала его учение и ни на один час не покинула Ленинград, работая в лабораториях достойного преемника Ивана Петровича Павлова – Л. А. Орбели. Мне неоднократно предлагали эвакуироваться. Однажды представитель командования воздушными силами сказал: «Улетайте! Кроме рояля, все ваши вещи погружу на самолеты». Но и тогда я отказалась. «Разве уехал бы отсюда Иван Петрович?» – спросила я самою себя и отвечала – «Нет!» Живи Иван Петрович в эти дни, он повторил бы то, что сказал при мне в 1935 году: «Счастье нашей родины, что у нас во главе стоит стальной человек. Все будет хорошо потому, что у нас есть Сталин»! Каждый ленинградец делал все, что он мог для защиты своего города, и потому-то каждый настоящий ленинградец твердо знал, что не бывать немцам в городе Ленина!
Банды немецких разбойников 900 дней осаждали нас. И я вам расскажу, что такое немцы.
Голод, страшный голод душил людей. Были месяцы, когда мы получали только по 125 граммов хлеба в день, хлеба, в котором лишь на половину была мука. Без слез не вспомнишь этих черных дней, когда, идя с трудом по занесенным сугробам и улицам приходилось встречать на каждом шагу саночки с покойниками, видеть заострившиеся лица, на которые голод уже наложил свинцово-мертвенную тень. Нет подлости, гнуснее этого замысла немцев – задавить петлей голода прекрасный город. А обстрелы! Эта хладнокровная стрельба из тяжелых орудий по Ленинграду, по его улицам, трамваям, больницам, музеям. Ступеньки дома, в котором я живу, были забрызганы кровью невинных жертв обстрелов. Снарядами и бомбами, сброшенными с самолетов, немцы нанесли повреждения «Эрмитажу», Академии художеств, больнице Эрисмана, Куйбышевской больнице, Публичной библиотеке, Политехническому институту, Русскому музею и другим таким же «военным» объектам. Четыре авиабомбы попали во двор Физиологического института Академии наук им. Павлова, а одна тяжелая – непосредственно в самое здание, превратив в груду развалин вестибюль и лестницу. Осколками был поврежден кабинет, в котором много лет занимался великий ученый. Погибло много препаратов, фотоснимков, протоколов научных исследований.
Фашистские захватчики думали нас сломить, испугать, поставить на колени. Только немец мог быть одержим таким безумным бредом. Сломить Советскую страну? Поставить на колени ленинградцев? Боже, какая исключительная тупость, какое полнейшее непонимание истории нашего народа!
Чем труднее становилось советским людям, тем упорнее они были на фронте и лучше работали в тылу, твердо веря, что победа под руководством Сталина будет завоевана! Тоже было и у нас в Ленинграде.
На наших заводах, где почти не оставалось станков, их эвакуировали в глубь страны, строили танки, кондитерские и табачные фабрики выпускали снаряды, в кустарных мастерских делали мины и автоматы. Женщины, старики и школьники тушили на крышах зажигательные бомбы, охраняли дома, убирали улицы. Не щадили своих сил и ленинградские ученые, помогая родному городу бороться с ненавистным врагом. Рвались снаряды в стенах лабораторий, бомбы обрушивались на святилища культуры, но научные работники вместе с техническим персоналом спасали все, что, возможно, было спасти. Исследования продолжались, советская наука несла свою боевую службу в войне с фашистскими варварами. В нетопленых зданиях, с окнами, забитыми фанерой, самоотверженно трудились сотрудники Физико-технического института Академии наук во главе с профессором Павлом Павловичем Кобеко, продолжали вести свои расчеты ленинградские астрономы. Они под руководством профессора Ивана Даниловича Жонгловича обеспечивали весь Советский Союз морскими и авиационными ежегодниками. Много ценных изобретений сделал профессор Александр Брониславович Вериго. Профессора Ботанического института на квартирах отогревали тропические растения, спасая их из разбомбленных немцами оранжерей. Сотрудники Публичной библиотеки, Библиотеки Академик наук спасали бесценные книжные сокровища.
Скажу о себе. Во время блокады трудилась с подъемом часов по 16 в день, не меньше. За время блокады мною написаны работы: «Условные рефлексы как метод, проливающий свет на значение психических травм в происхождении различных новообразовательных процессов и, в частности, рака»; «Влияние устрашающих факторов военных действий на высшую нервную деятельность различных по типу нервной системы собак»; «Новые материалы к генезу старости и профилактике преждевременного старения» и другие, всего 12 научных работ.
Немцы думали разобщить нас, сломить, принизить, а вместо этого ленинградцы еще больше сплотились и в полном блеске показали величие духа советского человека. Работая в области высшей нервной деятельности, я внимательно наблюдала за психологией моих сограждан. Отрадно сказать сейчас, что чем труднее становилась жизнь в осажденном городе, чем больше неистовствовали немцы, терзая ленинградцев то бомбежками, то голодом, то обстрелами, тем сильнее выявились качества наших людей – твердость, несгибаемость, товарищество и взаимная выручка.
Иногда немецко-фашистских извергов сравнивают с собаками, мне обидно за собак. Уж кто-кто, а я, всю жизнь, проработавшая с этими животными, знаю их отзывчивость на ласку, понятливость, преданность и привязанность к человеку. Нет, немцы не собаки. Это кровавые, взбесившиеся чудовища, которых мир должен уничтожить, если хочет свободно дышать. И мы уничтожим их. Мы должны разбить, добить, стереть с лица земли немецко-фашистских захватчиков. Об этом взывают все жертвы чудовищных немецко-фашистских преступлений, об этом взывают раны моего родного, дорогого, так много страдавшего Ленинграда!»
Уехала из Москвы я довольная всем и всеми, и к моей большой радости меня встретил на вокзале мой добрый гений Л.А. Орбели со своим адъютантом (Э.Ш. Айрапетьянцем) и еще каким-то военным.
Приехав домой, я опять по горло ушла в свою работу. Между прочим, в разговоре со своей родственницей, о которой я раньше упоминала – Натальей Сергеевной М–ой, истинной советской женщиной, по профессии педагог, я узнала нечто, о чем нельзя молчать. Дочь тайного советника в прошлом, она, окончив педагогические курсы, занималась педагогической деятельностью, была драматургом, но в дни блокады Ленинграда, истощенная до крайности, для получения нормы первой категории, для поднятия питания, поступила в госпиталь санитаркой. В 1944 году, восстановив свои силы и приняв прежний вид, она вновь вернулась к своей педагогической деятельности.
Однажды, сидя у меня, вот что она рассказала мне о своей группе в школе ремесленников, куда она поступила педагогом. «Я приняла 15-ую группу на 3-м месяце ее пребывания в училище. Некоторое время спустя я стала обращать внимание на то, что кое-кто из учеников (отличники) перестали выполнять письменные задания или выполняли их частично. Вели себя эти ученики хорошо и работы выполняли хорошо, но не доводили их до конца. Таким образом, оценки их работы снизились. Вместо 5 они стали получать 3, а то и 2 балла. В дальнейшем, отвечая у доски, прежний «отличник» признавался, что он забыл десятичные дроби и не может решить задачу. Стали снижаться оценки и за устные ответы. Причины этого явления установить мне никак не удавалось. Наконец из беседы с одним из учеников выяснилось, что в группе была целая организация из 4 человек, которые буквально терроризировали хороших учеников, их избивали, а то проделывали и такое, что рассказать нельзя». «Я могу учиться лучше, я хочу учиться, но мне не дают»*.
Так закончил свой рассказ юноша и в ответ на мои слова, что я вынуждена поставить ему тройку за работу, он только пожал плечами и сказал: «Что же делать? Вы совершенно правы». О всем вышеизложенном я довела до сведения местной парторганизации и комсорга. Кое-какие меры были приняты. Основных зачинщиков решили перевести в другое учебное заведение. Временно они были «изолированы», то есть днем вместо того, чтобы учиться, их посылали не работы в подсобное хозяйство, но к вечеру они возвращались в то же общежитие и никаких положительных результатов не получилось. Разложение идет дальше, охватывая новых учеников. Средняя успеваемость группы идет на снижение. Сейчас назначен новый зав. политчастью. Кажется, он обратил более серьезное внимание на положение дела в 15-й группе, и теперь собираются по настоящему заняться этими ребятами. Спустя некоторое время она мне сообщила, что, в конце концов, все осталось по-прежнему, успеваемость стала еще более низкою, эти хулиганы просили меня не мешать им, а они мне не будут мешать: «Нам не надо вашего учения и образования, – этого для ремесленников не требуется. Лучше бы если Вы в булочную поступили, куда выгоднее для Вас, чем здесь».
Между прочим, она сообщила, что у одного из них нашли денежную квитанцию на значительную сумму денег, которую он отправил на родину. Я все продолжала интересоваться этим делом и когда узнала, что все остается по-старому, решила вмешаться в него. Ведь коварный враг, оказавшийся бессильным в честном бою, и раньше всячески старался во всем нам вредить, начиная с колхозов, старанием посеять смуту среди наших крестьян и советских народов, а теперь, по-видимому, избрал новый путь, стараясь всячески препятствовать развитию, образованию и культуре у нашей молодежи, да еще у тех, которые свою деятельность будут проводить на заводах. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но в данном случае лучше переоценить положение дела, чем недооценить. Ведь мы знаем, как много внимания и забот отдает Сталин на развитие здоровой и культурной молодежи, о чем свидетельствуют новые, также замечательные, декреты о матери и детях, а также о школьниках. Считая, что это явление ненормальное в нашей советской стране, я не могла пройти мимо него и потому написала письмо в Ленсовет Евгении Тихоновне Федоровой (заместительница Председателя Ленсовета), к которой всегда чувствовала симпатию и доверие. Она живо откликнулась на мое письмо и просила сообщить время, когда она может прислать за мной машину. Но так как я в то время была занята срочной диссертацией, о которой в короткий срок должна была дать отзыв, то мы решили, что вместо меня поедет сама преподавательница М–ва и все ей лучше и подробнее, чем я, расскажет. Так и было сделано.
Евгения Тихоновна, выслушав рассказ М–ой, дала ей слово все это дело хорошо расследовать. (Между прочим, один из главарей этой террористической шайки, у которого найдены были деньги – сбежал.) Да, по-видимому, это дело тех же злостных рук. Все равно ничего не выйдет! Сталинская правда все победит. Его народ, его чудесная Красная Армия, быстро шагая, стирает с лица земли ненавистных захватчиков, которые столько горя и мук принесли всем народам земли. Нет, я, как и раньше, твердо верю, что правда восторжествует над злом и скоро, очень скоро на нашей улице будет праздник, да еще какой, какого мир не видел! Такого масштаба, такой быстроты наступления нашей Красной Армии, я думаю, никому и никогда и не снилось.
* - По ее настойчивой просьбе он рассказал, что им набивали рот калом и мочились в рот.
• Франк Глеб Михайлович (1904–1976), советский биофизик, академик АН СССР (1966), член-корреспондент АМН СССР. Труды по биологическому действию ультрафиолетового излучения, биофизике нервного возбуждения, мышечного сокращения. Государственная премия (1949, 1951, 1978, посмертно).
