Долго я не принималась за писание – было много дела, хлопот и забот. Сейчас на некоторое время освободилась от своей работы по оформлению некоторого, имеющегося у меня экспериментального материала, очень важного и очень ценного для дальнейших исследований в области патологии высшей нервной деятельности.

Конец 1942 года до конца февраля 1943 года я, между прочим, очень волновалась, что моя многолетняя работа в лаборатории Л.А. Орбели, как мне сообщили, не дошла по назначению в Казань и особенно горько мне было, что этот заключительный период моей работы являлся одним из самых важных. Эти работы вытекали из результатов прежних работ, начатых еще в 1923 году. Много нового в области патологии высшей нервной деятельности и именно роли мозговой коры в происхождении различных патологических процессов, и также новообразовательных раков, сарком и т.п. давал этот экспериментальный материал. Я считаю это самым существенным и важным, что я сделала за 32 года работы в лаборатории Ивана Петровича. Эти 7 лет после смерти Ивана Петровича прошли не даром. Целью моей жизни было сделать как можно больше на пользу родины, в память моего любимого учителя и друга, великого и горячего патриота своей родины. Этими опытами, производимыми в течение последних лет в лабораториях Л.А. Орбели, я до некоторой степени даю ответ на неразрешенные вопросы видных клиницистов, я счастлива и горда, что мне своими многочисленными экспериментами удалось приоткрыть завесу того, о чем догадывались такие вдумчивые и видные клиницисты, как Захарьин, Вельяминов, Боткин, Федоров, Быховский и др. Я жила этим и радовалась, что жизнь не прошла даром, бесследно, по-пустому, что и мне кое-что удалось сделать для большого дела Ивана Петровича, для нашей теперь такой могучей, такой славной родины. Перед тем как началась эвакуация из Ленинграда в Казань – одиннадцать самых важных моих работ были переданы мною для издания второго моего тома трудов лабораторий Иван Петровича Надежда Исааковна Михельсон, многолетней сотруднице Л.А. Орбели, которая, будучи референткой еще заведовала и этим делом. Я об этих работах не беспокоилась, так как Михельсон обещала мне все мои работы упаковать в один ящик вместе с работами самого Л.А. Орбели. Зная ее как человека положительного и основательного, я была совершенно сп о койна за сохранность своих работ. Но приехавший из Казани С.М. Д-в заявил, что среди распакованных ящиков моих работ не оказалось. Это, повторяю, очень меня встревожило и вывело из своей обычной колеи. Я очень была огорчена этим, потому что вновь отдавать переписывать на машинке с имеющихся у меня оставшихся работ представлялось во всех отношениях затруднительным. У меня имелись одиннадцать этих обширных работ в рукописях, но без выводов и рефератов. Это значит потратить огромное количество времени, чтобы вновь приготовить их к печати, для чего пришлось бы прекратить оформление текущих оборонных работ, законченных в 1941 году и являющихся самыми важными. Повторяю, для меня это было большим огорчением.

Но к своей великой радости на днях я получила от Михельсон письмо, в котором она высказывает сожаление, что письмо, которое меня больше всего интересовало, относительно сохранности моих работ где-то застряло, и она только что получила его. Это письмо вернуло мне покой. Оказывается, все мои работы дошли по назначению и все налицо, так как она исполнила свое обещание и упаковала мои работы вместе с работами Леона Абгаровича, почему искавшие их в других ящиках не нашли. Два экземпляра работ оказалось нашли запакованными в ящике покойного теперь А.А. Д-а, но и они куда-то исчезли. Куда они исчезли – не знаю, это было при В-ве. Но теперь мне все равно, благо Михельсонн успокоила меня. Я не ошиблась в ней, вверяя ей свое сокровище. Она оказалась господином своего слова и была столь же щепетильна в своем обещании, как и в своей научной работе. Не могу не вспомнить ее добром за это и за то теплое, хорошее отношение, которое она выражала в своих частых письмах ко мне.

Сейчас я успокоилась в этом отношении и вновь принялась за исполнение своего гражданского долга по оформлению полученных результатов. Но имеются и побочные обстоятельства, благодаря которым на мою долю и теперь (все продолжение истории Всеволода Ивановича) приходится не мало огорчений, под влиянием несправедливого, я бы сказала недостойного отношения ко мне тройки семьи Павлова. Я продолжаю катастрофически худеть и на своем примере с несомненностью подтвердила воздействие психики на физиологические процессы организма, на процессы обмена веществ.

Я худею, но я не теряю бодрости, я даже весела и с радостью работаю по 15–16 часов в сутки с мыслью, что все закончу при жизни.

Особенно резко повысился мой нервный тонус, и радостно стало на душе после ряда блестящих побед, одержанных нашей непревзойденной своим героизмом доблестной Красной Армией и ее руководителем и вдохновителем, моим любимцем Сталиным. Не даром я все время так верила в него, в блестящую победу, которую, я знала, мы одержим под его верховным руководством, даже тогда, когда успехи сопутствовали врагам, а наши отступали и отступали. Даже большие оптимисты тогда пали духом и не верили в нашу победу. Я же неизменно оставалась при своем первоначальном мнении и всех павших духом в этом поддерживала и укрепляла, Я рада и за себя, и за Сталина, за наш несчастный многострадальный народ и за обездоленные народы Европы, что я не ошиблась. Эти сообщения о победах наполняют сердце такой жгучей радостью, что мир хочется обнять. А ночь 18 января 1943 года – прорыв блокады Ленинграда!

Как бы был счастлив и горд Иван Петрович за нашу могучую родину, за наше Правительство, за нашего Сталина, который своим руководством так высоко поднял престиж нашей родины и заставил весь мир преклоняться и восхищаться героизмом нашей Красной Армии и тыла, и военным гением нашего Сталина. Может быть, эвакуированные из Ленинграда много того тяжелого не испытали, что испытали мы за 1½ года блокады, но зато они не испытали того восторга, какой испытываем мы, несмотря на то что вскоре после радостной вести прорыва блокады Ленинграда мы получили тяжелую весть о вторичном захвате гитлеровцами Харькова. У многих при этом печальном известии бодрое, повышенное, оптимистическое настроение сменилось резко пониженным – пессимистическим и мне опять пришлось убеждать, доказывать, спорить, что ведь эта сдача Харькова была неизбежна при таком огромном преобладании живой силы противника (бросил, кажется, 25 дивизий) и что Сталин, спасая самое дорогое – людей от окружения, отдал приказ оставит город, но что он все равно будет снова в наших руках, в этом я глубоко убеждена.

В одном из таких военно-политических споров, которые мне теперь приходится вести очень часто, я чуть не поссорилась с одной талантливой пианисткой, которую я знаю почти с детства, и поэтому из желания сохранить добрые отношения я просила ее со мной о политике не говорить, раз мы по этому поводу имеем разные точки зрения. Напрасные споры, меня в этом Вы не переубедите, а только напрасно заставляете волноваться и сердиться на Вас за непонимание текущего момента войны.

Она тотчас же успокоилась и сейчас же экспромтом тут же на клочке написала следующее:

Вы наука – я искусство,
Вы рассудок – а я чувство.
Взгляд на жизнь у каждой свой
Все же тянет к Вам душой.
30 марта 1943 г.

8 февраля [марта] в Международный женский день я получила от Секретаря Академии наук В. Т–нь письмо, в котором она передает просьбу актива женщин Василеостровского района выступить на собрании в качестве представителя Академии наук и рассказать о своей работе в тяжелые годы блокады Ленинграда. Я, хотя и принадлежала по месту жительства Петроградскому району и была не совсем здорова, все же согласилась, тем более что в своем письме В. Т-нь очень подчеркнула, что организация Академии наук очень просила не отказать активу женщин нашего района. Точно в назначенное время за мной заехала молодая комсомолка – секретарь заведующей агитацией и пропагандой, которая и привезла меня в клуб профинтерна, где происходило это собрание. Это было огромное помещение торжественно обставленное, наполненное главным образом женщинами. Перед собранием играл оркестр.

После прекрасной речи заведующей агитацией и пропагандой (тов. О–ой), которая заняла около часу времени, и двух очень коротких выступлений стахановок (по 2–3 минуты), должна была говорить я. Мне на доклад дали всего 10 минут, я не ожидала этого, мой доклад рассчитан был на полчаса, но я живо перестроилась и, когда мне прислали записку, что надо кончать, так как прошло уже 13 минут, а предстоял еще концерт, а затем ужин на фабрике Урицкого, я быстро его окончила. Я говорила популярно о значении психических травм в возникновении болезненных процессов и в частности, рака, работу, которую нам, в общем, удалось закончить в 1941–1942 года. Причем сообщила, что ученые всех стран в течение долгого времени заняты этим вопросом, все ищут причины механизма происхождения рака и до сих пор этот вопрос не разрешен. Немецкие ученые в одном из последних журналов (1939) говорят о большом значении законов, установленных академиком И. П. Павловым при изучении физиологии больших полушарий, для объяснения происхождения рака. Они говорят, что это учение в состоянии объяснить все важные симптомы и характерные свойства злокачественных и доброкачественных опухолей, а также открывает новые перспективы для правильного лечения. В конце работы говорится, что по поводу этого нет никаких экспериментальных исследований. Но эти экспериментальные исследования нами ведутся уже давно много лет и в общих чертах закончены, главным образом, в 1941–1942 годах. Ввиду того, что с моим докладом меня торопили, я быстро закончила его стихами той же пианистки (жены умершего профессора консерватории Дубасова, который первый в России получил всемирную премию по роялю, Е.Г. Дубасовой):

Лишь в той стране, где так хранится
Заботой бережной научный труд,
Могли легко они добиться,
Чего за рубежом так долго ждут.

Эти стихи, по-видимому, произвели впечатление, потому что первый партийный секретарь Василеостровского района тов. Ш–в, который до моего доклада, сидя рядом со мной в Президиуме, совершенно не обращал на меня никакого внимания, тут сразу, после моего доклада, стал необычайно внимателен ко мне, говоря, как это важно и нужно для врачей, и тут же пригласил меня на ужин, обещая отвезти обратно домой на машине. Я согласилась, так как и до собрания обещала тов. О-й вместе с ними ужинать, но концерт затянулся, и я отдумала ехать на ужин, так как очень устала, еще была слаба после болезни. Та же молодая комсомолка, которая заехала за мной на машине, отвезла меня обратно. Вообще все были необычайно внимательны и приветливы со мной. Этот вечер оставил у меня приятное впечатление, тем более, что я там встретила двух врачей моих бывших учениц, которые по-прежнему необычайно тепло ко мне отнеслись.

Этой самой пианистке Е.Г. Дубасовой я по ее настоятельной просьбе прочла свою обзорную работу о раке. Ее муж погиб от рака гортани и испытывал большие мучения при лечении радием Она – человек очень интеллектуальный и очень интересующийся медициной. Статья моя на нее произвела большое впечатление, и на другой день она принесла головку лука и два посвящения.

Вы мне прочли свой труд ученый
Итог работы многих лет,
Где на вопрос, волнующий так мир весь просвещенный
Даете Вы блистательный ответ.
Дожить бы мне до той минуты,
Когда воскликнет целый свет,
Петрова развязала путы,
В развитье рака тайны нет!

Теперь уже к его леченью иначе станут подходить
И больных, вместо мученья,
Безболезненно лечить.

Хоть радости и горе приходят всем на смену,
Но рак не будет тех стеречь
Кто свою нервную систему
От трепки сможет уберечь.

Лишь в той стране, где так хранится
Заботой бережной научный труд
Могла легко она добиться,
Чего за рубежом так долго ждут.

И Сеченов, и Павлов, Орбели и Петрова,
Родной России имена
Любовь к Вам родины не нова
Гордится Вами вся страна,

Передавая мне луковицу, она присоединила к ней и записку со следующим стихотворением:

Вы любите, я знаю, грозди винограда,
Его Вам принести была бы рада,
Когда б не города осада
И с юга транспорту преграда,
Но до победного конца не долго ждать,
Когда германцы будут отступать,
Пока прошу Вас не взыскать
И мою луковку принять.