60 лет прошло с тех пор, как отгремела Великая Отечественная война, но след её во мне всё ещё не выветрился. Она даёт о себе знать и в смысле моего здоровья, и в психике и в мироощущении. Война - это удар по мне на всю мою жизнь. Война унизила меня и как человека. Однажды я был свидетелем паники крупного масштаба, когда юнкерсы бомбили скопления наших войск в прифронтовой полосе. Я видел, как людей охватил животный страх. Одни стремились из этой зоны ускакать на лошадях, другие - уехать на машинах, но всё это было тщетно. Люди метались и это общее состояние паники передалось и мне. Это чувство беспомощности, ужаса, унижающие человека, превращают его в животное, которое готово забыть обо всём на свете и только думает о своём спасении. К счастью такое состояние я испытал один раз в жизни, но на вопросе о психике на войне я остановлюсь несколько позже. Хочу заметить, что данные мемуары о войне являются сугубо личными. Я вспоминаю войну как допризывник, как курсант училища зенитной артиллерии, как командир взвода противовоздушной обороны дивизиона «Катюш» и как командир батареи тридцатисемимиллиметровых зенитных орудий.

Едва окончив десятилетку в 1941 году, в солнечный день 22 июня того же года, в 12.00, я услышал выступление Вячеслава Михайловича Молотова, прямо у себя дома по радио, о начале немецкого наступления на нашу страну. Я тут же побежал сообщить об этом потрясающем событии к своим родным и знакомым. Я видел, как они, узнав о начале войны изменялись в лице, начинали сильно переживать и даже плакать. До меня это ужасное известие доходило гораздо медленнее, но так или иначе, а через неделю мой папа провожал меня на Саратовском железнодорожном вокзале в Оренбургское училище зенитной артиллерии, куда я заблаговременно, ещё до войны во время учёбы подал свои документы. Фрунзенский Райвоенкомат учёл моё желание: куда подал туда и направили. Мне было в то время семнадцать с половиной лет. Получилось так, что я добровольно пошёл в армию, во время войны, хотя по закону мог бы жить дома ещё полгода до своего совершеннолетия. Помню, как мой папа плакал на перроне до отхода поезда, но потом, когда поезд тронулся, чувства нахлынули на меня с такой силой, что я и сам не мог удержаться от слёз. Мне хотелось рыдать, но было стыдно перед окружающими пассажирами. В училище меня приняли доброжелательно, и началась курсантская жизнь. Учёба и служба в училище протекали по ускоренной программе, вместо трёх лет- всего десять с половиной месяцев. Фронту нужны были командиры.

Жизнь в училище. Жизнь в лагере в 18 километрах от Оренбурга, марш-броски сочетались с теоретическими занятиями по артиллерии и военной тактике. Преподаватели были высококвалифицированными специалистами. Физически я не отставал от деревенских парней, учёба по артиллерии и тактике шла хорошо. Аппетит был высоким: всё время хотелось есть. Кормили нас по девятой норме, очень вкусно готовили, но нам, молодым и растущим этого было мало. Жили мы на казарменном положении, выход из училища был запрещён, самовольный уход был чреват отданием под суд, то есть под ревтрибунал, но всё равно удавалось так или иначе, тем или иным способом найти за пределами училища дополнительные источники питания. Это называлось у нас проявлением военной находчивости. Очевидно, следствием этого было то, что за весь период пребывания в училище мой вес увеличился на два с половиной килограмма. Учился я в основном на отлично, две отметки были только хорошими. 10 мая 1942 года по окончании училища я был направлен на Западный фронт.

Западный фронт. Я ожидал, что попаду в зенитную артиллерию, то есть по своей специальности. Поэтому был несколько удивлён, узнав, что назначен в ракетные войска, где должен был командовать взводом противовоздушной обороны при дивизионе «Катюш». Мне полагались по штату 16 человек личного состава и две тридцатисемимиллиметровые полуавтоматические зенитные пушки. Вместо этого вооружения мне выдали один крупнокалиберный зенитный пулемёт ДШК и восемь противотанковых ружей. Это обстоятельство позволило мне предположить, что наши заводы, производившие ранее зенитки, переключились на массовое производство ракетных установок. Предположение это оказалось правильным. Позже я узнал, что за годы войны было произведено свыше 10 тысяч ракетных установок и 13 миллионов снарядов к ним. Почему ракетные установки назвали «Катюшей», никто не знает, а вот ракетный снаряд к ним любовно нарекли «Раей Семёновой». Больше года я был зенитчиком при «Катюшах», а зенитных орудий так и не получил. Это обстоятельство было одно из побудительных причин, чтобы лично обратиться в конце лета 1942 года к командующему артиллерией Западного фронта генералу Соколовскому, направить меня под Сталинград, где я мог бы по специальности вести борьбу с врагом. Как известно, немцы к этому времени успели захватить Воронеж, а родной мой Саратов был как бы на очереди. Немецкая авиация его уже бомбила. Чем сидеть в обороне под Москвой на Западном фронте я хотел бы сражаться за свой город, тем более что один из четырёх дивизионов нашего ракетного полка был отправлен уже под Сталинград. Я знал, что если обращусь с этой просьбой по команде, как полагается по уставу, то получу отказ. Поэтому рискнул написать письмо самому командующему артиллерией. Всё закончилось просто, командира моего дивизиона генерал вызвал к себе и сделал ему внушение. Мой же командир дал мне взыскание: 5 суток домашнего ареста с исполнением служебных обязанностей и вычетом 50% заработной платы. Мой патриотический порыв был, но не нашёл, как видите, абсалютно никакой поддержки.

Между тем война развивалась по своим законам. В Калужской области под Масальском, где мы несколько месяцев стояли в обороне, шли позиционные бои. Периодически наш дивизион, находившийся в нескольких киллометрах от переднего края, выезжал на передовую, производил залп по укреплениям врага и возвращался на исходную базу, как говорили, на перезарядку. Звуковая разведка врага была точной, но уловить низкий шум ракетных снарядов она практически не могла. Этот шум напоминал звук спускаемых паровозных паров, но к этому моменту я ещё вернусь при описании интенсивных боёв в марте месяце 1943 года.

А пока была оборона. Наши разведчики облюбовали наблюдательный пункт (Н.П.) на самом верху церкви в деревне Чертень. Месяца два их обстреливала немецкая артиллерия, но попасть в верхушку колокольни было почти невозможно, и всё таки прямое попадание произошло. Один из разведчиков погиб. Это была первая наша потеря. Мы хоронили своих товарищей в гробах, сколоченных из ящиков для ракет. Длина такого ящика составляла почти 2 метра.

Получив отказ от командующего артиллерией о направлении меня в зенитную часть под Сталинград я стал присматриваться к дивизиону, который должен был охранять с воздуха. Здесь я впервые увидел ракетные установки. Они поражали своей простотой и действенностью огня. Это были установки залпового огня, каждая из которых имела 16 рельсообразных направляющих, на которых держалось 16 реактивных снарядов. Рельсы эти закреплялись на шасси автомашины с помощью простых труб. Под этими трубами располагался аккуратный ящик со стандартными упаковками динамита. Если учесть, что вес ракетного снаряда составлял около 40 килограммов, то станет понятным, что донести его до орудия могли только два человека, идя при этом во весь рост. В боевой обстановке, когда снаряды рвались на самой батарее, большие потери были неизбежны от осколков, мин и снарядов врага. Падали, как правило, оба человека вместе с ракетой. Наши пехотные полковники и генералы очень высоко ценили убойную силу наших «Катюш», которые били противника по площадям. Обычно, когда атака наших пехотных подразделений захлёбывалась, её командиры требовали поддержать их дальнейшее продвижение залповым огнём «Катюш». Произвести залп было нетрудно, но как напастись снарядов, если железная дорога далеко, а автомашины, как правило, быстро изнашивались по плохим фронтовым дорогам.

Итак, анализируя элементарно обстоятельства, обстановку, я понял, что зениток я не дождусь. Сталин, убедившись в действенности залпового огня «Катюш», переключил все военные заводы на их изготовление. Зенитки были нужны, но они отошли на второй план. Это моё предположение оказалось правильным. Уже в послевоенные годы выяснилось, что за время войны было изготовлено свыше 10 тысяч ракетных установок и 13 миллионов к ним ракетных снарядов. Я понял это, а с другой стороны, дивизион очень нуждался в помощи со стороны моего взвода, мне не нужно было приказывать моим ребятам помогать ракетчикам, они сами шли и прямо в бою помогали им заряжать установки, при этом были среди моих солдат также убитые и раненые. Лично мне тоже не приходилось сидеть без дела. Командир дивизиона то и дело приказывал доставлять снаряды на огневые позиции, особенно в период напряжённых боёв. Для разгрузки эшелонов на станции в глубоком тылу была откомандирована большая часть моего взвода. Мне приходилось ждать и встречать автоколонны и везти их к месту боёв дивизиона.