В 1938 г. я с одобрения акад. А.А. Ухтомского после окончания 4-го курса Ленинградского университета перешел для продолжения образования в экстернат. Так как при этом я лишался стипендии, Алексей Алексеевич посоветовал мне обратиться к Л.А. Орбели с тем, чтобы просить у него место лаборанта в одном из его институтов. От одной мысли, что я должен предстать непосредственно перед Леоном Абгаровичем, меня бросало в дрожь. Я никогда его не видел и знал только, что он крупный ученый, директор двух физиологических институтов и начальник кафедры физиологии Военно-медицинской академии. Мне не могло бы прийти в голову обратиться к нему по собственной инициативе, но не выполнить совета А.А. Ухтомского я не мог. В действительности все оказалось неожиданно просто. Референт Леона Абгаровича Гаяне Павловна Цуринова спросила мою фамилию и скрылась за тяжелой дверью кабинета. Через несколько секунд я стоял перед Леоном Абгаровичем. Страх исчез моментально, как только я увидел его добрые глаза и радушный жест, указывающий на кресло. По-видимому, он уже знал от Ухтомского обо мне. Выслушав мою просьбу, он лишь спросил, сколько курсов универси­тета я окончил, и какая область физиологии мне нравится. Я замялся, а Леон Абгарович добавил: "Может быть, высшая нервная деятельность?". Нет, ответил я решительно, так как в университете видел опыты с условными рефлексами, и они мне не понравились своей монотонностью. Не испытывая меня больше, Леон Абгарович предложил ехать в Колтуши, что в 12 км от Ленинграда, к его заместителю по Институту эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности A.M. Алексаняну. Поехал туда на другой день. Арарат Мартынович уже получил указание от Леона Абгаровича и без лишних слов взял меня в свою лабораторию.

Полтора года спустя я сдал государственные экзамены. Вернувшись с последнего экзамена в Колтуши, получил из рук Алексаняна выписку из приказа, которым я переводился в младшие научные сотрудники. Через несколько дней встретил на территории Института Леона Абгаровича. Он поздравил меня с окончанием университета и в ответ на мою благодарность за должность младшего научного сотрудника сказал, что сделал это, не спросив моего желания: "Может быть, вы стремитесь в аспирантуру?", но я ответил, что не хотел бы быть связанным жесткими планами аспирантуры. Леон Абгарович одобрил это, так как тоже считал, что без аспирантуры будет лучше.

Вскоре я получил от него тему для моих научных исследований, и в этом случае разговор был предельно кратким. Леон Абгарович сказал, что известный ученый Иордан опубликовал ряд статей о функции ганглиев в периферической нервной сети виноградной улитки. "Достаньте этих животных (их много на Кавказе), познакомьтесь с работами Иордана и посмотрите, что можно сделать с нашей точки зрения". И все. Леон Абгарович хотел, очевидно, испытать мою способность к самостоятельной работе. Но я уже знал, что он подразумевал под "нашей точкой зрения" - в виде предложения она высказана им в книге "Лекции по физиологии нервной системы" на страницах, посвященных моллюскам.

Через три месяца я принес Леону Абгаровичу материалы, полностью опровергающие теорию Иордана о взаимоотношении между центральными нервными аппаратами и периферической нервной сетью и показывающие справедливость предположения Леона Абгаровича об адаптационно-трофическом механизме управления автоматизмом локомоторной системы брюхоногих моллюсков. Леон Абгарович остался доволен.

Условия для научной работы в Институте были идеальными. Лаборатории имели все необходимое по тому времени оборудование и преданный делу штат обслуживающих работников. Большой, хорошо организованный виварий давал возможность содержать в нем в прекрасных условиях не только собак, требуемых для продолжения исследований генетики высшей нервной деятельности, начатых здесь еще И.П. Павловым, но и других разнообразных животных. В специальном здании жили и "работали" на науку шимпанзе и низшие обезьяны, в других лабораториях вили свои гнезда птицы и в инкубаторах ждали своей очереди попасть на эксперимент куриные эмбрионы. Не были забыты и насекомые, а амфибии и рыбы добывались в близлежащих озерах и болотах. В системе Института были и две клиники: нервная и психиатрическая со своими физиологическими лабораториями. Все это давало возможность вести работу в широком эволюционном плане - от моллюсков до человека здорового и больного. Подобного института не было в мире.

Хотя в структуре Института значилось много лабораторий и заведующих ими, только Лаборатория генетики высшей нервной деятельности включала до десятка научных сотрудников, остальные же - не больше двух-трех человек. Было много одиночек, не входивших ни в одну из лабораторий или числившихся там только формально. До войны в Институте не было Ученого совета, а научные заседания систематически проводились (обязательно под руководством Леона Абгаровича) лишь в Лаборатории генетики высшей нервной деятельности, однако мы все участвовали в заседаниях Ученого совета Физиологического института им. И.П. Павлова, директором которого был Леон Абгарович. Он так поставил дело, что коллективы обоих институтов представляли собой единую научную семью. Колтушане же имели преимущество: здесь не было посторонних посетителей и перед кабинетом Леона Абгаровича не сидел референт, а сам он полностью принадлежал нам. Можно было прийти к нему без препятствий или он приходил в лабораторию, когда видел в этом необходимость. По существу своему Институт представлял одну лабораторию, где Л.А. Орбели непосредственно руководил работой каждого сотрудника. Но это руководство было особого стиля. Он никогда ничего не навязывал, стараясь развить у своих сотрудников самостоятельность в выборе методов исследования и способность к самостоятельному научному мышлению. Вместе с тем он умел вовремя прийти на помощь, если у сотрудника возникали какие-либо затруднения в экспериментальной работе или оценке ее результатов. Чаще всего Леон Абгарович брал на себя сложные операции на внутренних органах и центральной нервной системы собак и кошек, предназначенных для хронических исследований. В хирургической технике он был непревзойденным мастером.

вверх